Импровизатор ("Егип. ночи")

Смотри также Литературные типы произведений Пушкина

— "Неаполитанский художник". "Был высокого росту, худощав и казался лет тридцати. Черты смуглого его лица были выразительны: бледный, высокий лоб, осененный черными клоками волос, черные, сверкающие глаза, орлиный нос и густая борода, окружающая впалые желто-смуглые щеки, обличали в нем иностранца". "Обстоятельства" принудили его оставить "отечество". Он приехал в Россию "в надежде на свой талант". К Чарскому пришел в таком "жалком виде" ("на нем был черный фрак, побелевший уже по швам; панталоны летние, хотя на дворе стояла уже глубокая осень; под истертым черным галстухом на желтоватой манишке блестел фальшивый алмаз; шершавая шляпа, казалось, видала и вёдро, и ненастье"), что "встретясь с этим человеком в лесу, вы приняли бы его за разбойника; в обществе — за политического заговорщика; в передней за шарлатана, торгующего элексирами и мышьяком". Чарский принял его за "кочующего артиста", который "собирается дать несколько концертов на виолончели и развозит по домам свои билеты". На вечере "был одет театрально": "поэт в одежде фигляра". Явился к Чарскому, о котором слышал как о превосходном поэте, как к "собрату" за "дружеским вспоможением", но называет его "вашим превосходительством". "Я бедный импровизатор!" — говорит он о себе: "Вы поэт, как и я; а что ни говори, поэты славные ребята!" — говорит позднее И. тому же Чарскому. На эстраду вышел "с низкими поклонами" и, "изъясняясь на плохом французском языке", "робким и смиренным голосом" просил "назначить несколько тем", "умоляющим взором" обводя кругом. — Когда Чарский поручился "если не за триумф", то "по крайней мере за барыш" вечера, изъявил "свою радость живыми движениями". — "А это главное, — вскричал итальянец". — "Какую цену можно будет назначить за билет, чтобы публике не слишком было тяжело и чтобы я, между тем, не остался внакладе?" — спрашивал он Чарского и в то же время "тихое одобрение" со стороны поэта считал "дороже" "целой бури рукоплесканий". "В меркантильных расчетах" обнаружил "дикую жадность" и "простодушную любовь к прибыли", но, почувствовав "приближение бога", "гордо подымал голову и пылкие стихи — выражения мгновенного чувства — стройно излетали из уст его", вызывая в слушателях "чувство восхищения" и удивления ("как! чужая мысль чуть коснулась вашего слуха и уже стала вашей собственностию, как будто вы с нею носились, лелеяли, развивали ее беспрестанно", — говорил ему Чарский). По словам самого И., "всякий талант неизъясним. Каким образом ваятель в куске каррарского мрамора видит сокрытого Юпитера и выводит его на свет резцом и молотом, раздробляя его оболочку? Почему мысль из головы поэта выходит уже вооруженная четырьмя рифмами, размеренная строками, однообразными стопами? Никто, кроме самого импровизатора, не может понять эту быстроту впечатлений, эту тесную связь между собственным вдохновением и чуждой внешнею волею, тщетно я сам захотел бы это изъяснить".